«Дивеево — Четвертый и последний удел Богородицы — немного приоткрыло мне свою мистическую тайну в той мере, в которой я готова была ее принять», — так сказала однажды одна паломница, впервые побывавшая в обители, изучив перед этим досконально «Летопись Серафимо-Дивеевского монастыря». Большинство видит в этом святом месте лишь внешнюю сторону: святая Канавка, службы, храмы, источники… Люди верующие и стремящиеся сюда получают также и личный опыт соприкосновения с преподобным Серафимом, святыми дивеевскими женами, историей становления обители. Но есть еще один взгляд — человека, который там родился, провел детство и юность и был свидетелем восстановления разрушенной святыни.
Руки и звуки
Бабушка плачет, вытирая слезы фартуком: «Не стала покупать мои сливы… Руки, говорит, у меня некрасивые. «Вы эдакими руками сливы собирали, а я есть буду?» Вот, — бабушка показывает мне свои ладони с узелками выпирающих суставов, вздыхая, — у других покупают, а у меня нет». Обнимаю: «Бабуууль, ну ты что?» И руки эти целовать хочется.
Я знаю: бабушка сильная, много пережила. Ей семьдесят пять лет. Девятилетней девочкой встретила она Великую Отечественную, было это на Брянщине. Из всех четырех сестер она была самой старшей. С отцом немцы расправились в первый же месяц войны (повесили за помощь партизанам), а Валю (так звали бабушку) с сестрами и матерью отправили концлагерь. Валя осталась единственной выжившей. И от этой веточки начал быть мой росточек жизни.
В мои девять мне казалось, что бабушка всегда была и жила здесь, в селе Дивееве Нижегородской области (про войну нам, внукам, она рассказывала редко и неохотно, и все же узнали потом, что есть где-то брянские леса и ее родная деревня Шемякино). Тогда, в детстве, казалось, что дана тебе бабушка сразу, целиком, без прошлого, тем более такого страшного. И сразу — с морщинистыми теплыми руками, пахнущими чистотелом и козьим молоком. Самыми добрыми, дорогими руками.
Память яркими вспышками показывает эпизоды детства. Еще мало кто знает о Дивееве, даже куполов на главных соборах нет. Все в безобразном запустении…
Но есть возле дивеевской школы деревья вековые, высаженные на определенном расстоянии друг от друга, у которых подолгу стоят люди. Эти деревья пока единственный опознавательный знак, что именно тут, по словам бабушки, «стопочки Царицы Небесной прошли». И не просто так надо идти по этой тропке Богородичной, а с особой молитвой — «Архангельским приветствием».
Ложась спать, бабушка шепчет: «В руце твои, Господи, предаю дух мой», — и мне велит повторять.
«В руце — в руки то есть», — поясняет она. Листаем строгие «церковные книги». Не все пока понятно, но очень интересно.
В Дивееве много таинственного. Есть некие «святые родники» и некий «святой старец». В разговорах перешептывающихся взрослых мы, дети, улавливаем слова «святое место» и «батюшка Серафим». Но не говорят пока об этом открыто. Все звуки — пока что один шепот. Идут восьмидесятые.
Дом
Радуйтесь, Киев, Иверия,
Радуйся, дивный Афон!
Благословенно Дивеево,
Здесь — Богородицын дом!
Я вопрошающе смотрю на своих подруг: «Как думаете, можно так написать — Богородицын дом?» Это мои первые пробы пера для местной газеты. Мне советуют добавить еще про святого старца Серафима и про его подвиг — молитву в тысячу дней и ночей на камне.
Девяностые. Рухнули бетонные стены советской системы. Тайное стало явным. Теперь не нужно шепотом — можно громко обо всем сказать! Хлынули потоки стихов, песен и… людей. Казалось, вся страна пришла в движение.
Стало известно всем и сразу, малому и великому, что Дивеево — Четвертый удел Божией Матери на земле. Здесь есть святая Канавка — тропа, по которой прошла Царица Небесная, а преподобный Серафим Саровский основал здесь общину, которая стала известным на весь мир монастырем. И все тут свято, куда ни ступи. Вспомнили слова преподобного саровского старца: «Счастлив всяк, кто у убогого Серафима в Дивееве пробудет сутки, от утра и до утра, ибо Матерь Божия, Царица Небесная, каждые сутки посещает Дивеево».
А у бабушки появилась новая миссия — странноприимство. Это я ей объяснила, что есть такое слово: «Ты, бабушка, странников принимаешь — это ведь тоже Божье дело. Странноприимство называется».
Странники — паломники — любили у нее останавливаться, потому что «как дома». И жареной картошечки с лисичками, и огурчиков с огорода, и еще что-нибудь приветливая хозяйка припасет. Потом звонили, писали письма, рассказывали, как чудесным образом разрешались в святом Дивееве их нужды. Они всегда возвращались — непременно к бабушке. Почтовые открытки приходили с обширной географией, от Нерюнгри до Барнаула. Стук в квартиру мог раздаться в любое время суток, и никого лета бабушки не смущали. А она между тем слабела. Ходила, опираясь на палку, точнее сказать, посох (именно так палка и выглядела), совсем как у странников былых времен.
Идем с бабушкой по святой Канавке: она уже вся вымощена, обустроена, с оградой и земными райскими садами по обе стороны, возделанными руками монахинь. Светятся на солнце кресты и купола Троицкого и Преображенского соборов. Белеют Саровские врата, высажены деревья, сияют мозаики новых икон. Красота неземная! Так хочется сохранить все это в памяти, на всю оставшуюся жизнь напитаться из этого неиссякаемого родника. Время юности, безмятежности…
Куда вернусь я сердцем? В этот край,
в подробностях его иконописных.
Плат голубой на зрелость расстилай —
чтобы увидеть отблеск новой жизни.
А в белой церкви снова торжество,
и все слышны не голоса, а гласы.
Дивеево, ты дивное село,
но красота твоя является не сразу…
В 2025 году на радио «Образ» в передаче про свою малую родину я читаю это свое стихотворение. И, несмотря на большой опыт в эфире, голос предательски дрожит: воспоминания нахлынули. Для кого-то Дивеево — одно из многих среднерусских сел, а для меня — Дом. Все еще вижу свою бабушку с «посохом», идущую, как вся Россия, по «святой тропе», словно к какому-то святому граду. Небесному Иерусалиму? Я про него старинный кант от тех же «странников» слышала. Образ этот красивый и мощный. Любуюсь им, рассматриваю. И шествие по святой Канавке становится для меня масштабным, вневременным, всеохватным. Людской поток будто приподнимается над землей. И в этом потоке странников — живых и мертвых (впрочем, у Бога все живы) — растворяюсь и я.
Может, в этом и заключается загадочная соборность, о которой писали Ильин, Шмелев, Зайцев? Не то же ли они чувствовали, не о том ли писали? Вся Святая Русь идет по святой Канавке с молитвой, надеждой, упованием. Куда идет? «В Отечество Небесное, в свой истинный Дом», — отвечает на мои мысли старец с лучезарными глазами. Знаю его. Серафим Саровский. Преподобный — а сам про себя говорит «убогий». Сказал живительное слово, озарил пасхальным светом: «Радость моя!» — и снова в свой дремучий саровский лес, на трудный подвиг. Истина не на виду, а под спудом. Тайна, которую, поди-ка, еще разгадай. Дивеевская тайна, с ее загадочной «тропой» и Серафимовыми пророчествами, — и та пролежала под спудом все времена безбожия, даже мы, местные, многого не знали, а потом… откуда вдруг что взялось?
Сегодня иду по святой Канавке уже без бабушки, но с ее странниками. Впрочем, не ее это странники, а Божии. Со всех концов необъятной нашей Родины приехали они в Богородицын дом. Мирские вперемешку с монашествующими, старцы — с юными. Разнородный людской поток, но у всех на устах одно «Архангельское приветствие». Иду в этом потоке, будто плыву по великой русской реке.
Каждому нужен дом — и все к нему устремляемся. А вера — может она стать домом? Читала у Бориса Зай-цева, с какой радостью в 1920-х годах русские эмигранты открывали в Париже храм в честь преподобного Сергия, как ждали этого и чаяли. Храм стал для них «островком родины», «лампадой русского православия на чужбине». Тогда люди тоже искали дом, тосковали по нему на неласковой чужбине.
Иду по святой Канавке и слушаю сердцем: кто-то шепчет молитву, а кто-то поет тихонько: «Богородице Дево, рааадуйся…» «Певучая Русь! — пытаюсь оформить образ в слово и записываю мысль в невидимый блокнот. «Русь стала песней», да, как у Блока! А ведь это очень верно! Только бы не забыть.
Большая часть «тропы» пройдена. Мне печально и радостно. Печаль — светлая и молитвенная, что я еще иду. А радость — потаенная и трепетная, что дойду и увижу всех тех, кого потеряла на земном пути. В том числе бабушку.
Все образуется
«Знаете, каждый из нас представляет собой икону, образ Божий, но мы не умеем этого помнить. Если бы только мы могли вспомнить, что перед нами икона, святыня! Это дело Любви: посмотреть на человека — и одновременно увидеть в нем его неотъемлемую красоту и ужаснуться тому, что жизнь сделала из него, совершила над ним», — выписываю себе эти слова митрополита Антония Сурожского. Важные слова, добрые, нужные. Они должны прозвучать в эфире нашего доброго радио «Образ», чтобы достигнуть слуха многих. И в итоге «все образуется» — это и есть наш радийный слоган.
Наш сегодняшний мир перевернут. Все в нем хрупко, зыбко, переменчиво. Способен ли человек в одиночку справиться с жизнью? Вряд ли. Нельзя оставить его одного. Надо помочь. Хотя бы словом. Придумала говорить в конце утренней рубрики: «Храни вас Бог!» Подумалось: а вдруг есть такой человек, одинокий или брошенный, которому, быть может, никто другой этого не скажет? Надо до него донести: ты нужен — и пусть Бог тебя сохранит. И от этой мысли обдало пасхальным серафимовым приветствием «Радость моя, Христос воскресе!» Не случайно преподобный всех приходящих к нему именно так приветствовал, как бы показывая этим: другой — важен и нужен, другой — это радость!
От веры до безверия, от лика до личины, от образа до безобразия — один шаг. Но дело Любви — увидеть, поверить, что Савл на самом деле Павел. Увидеть в человеке, обезображенном грехом, образ Божий.
Сильна во мне «дивеевская закваска», чувствую ее мощь. И она не оставляет меня один на один со всей сложностью этой жизни. В тяжелые моменты малая родина всегда лечила меня и лечит своей утешающей красотой. Дивеево показывает образ красоты — неземной и земной.
Земная — это уют совместных с бабушкой вечеров, ловкие спицы в ее руках, горсть земляники, плавающая в молоке, запах далекого костра с полей. Это маленькие белые козочки, которых бабушка терпеливо выхаживала, и ярко-красные пионы в ее палисаднике. Кстати, за несколько лет до своей смерти она побывала на родине, в той самой деревне Шемякино, и поставила кресты на могилы своих родителей. Привезла веточку сирени из их довоенного дома (самого дома уже не было, место заросло травой, зато там буйно кудрявилась сирень). Росточек жизни. «Я как услышала говор наш брянский, увидела родные березки — расплакалась», — вспоминала бабушка.
А неземная красота разлита в тиши монастырского сада и строгом, кротком облике инокинь, в чудотворной силе святых родников и торжественных молитвенных бдениях. Она во многочисленных чудесах, которые «странники» передают друг другу из уст в уста, почти уже не удивляясь: «Мы же в Дивееве, а тут все чудо».
Сквозь эту красоту, земную и неземную, проступает исконная Русь, по которой безотчетно тоскует сердце. Искала я этот образ и нашла. Просто увидела однажды, как шли на Успение дивеевские монахини по устланной цветами святой Канавке со свечами в руках и пели молитвы. Подумалось: «Так и есть. Каждый в себе эту тайну несет, того не зная». И снова записала в невидимый блокнот, а слова сами собой проявились:
Несу в себе сокровище и тайну,
Вовек неугасимую свечу,
В ней лебединый крик и подвиг ратный,
И русичи стоят плечом к плечу.
В ней тихие молитвы чудотворцев.
Они всегда доходят до небес!
В ней дол лазоревый и ласковое солнце,
Поля ромашковые и дремучий лес.
Сквозь слезы светлые все терема да церкви,
Сквозь воды темные — спасенный Китеж-град,
А страннички идут — и путь не меркнет,
И только ярче звезды в головах.
А страннички поют — и сердце знает.
О, Русь, ты стала песнею сама!
Свеча твоя таинственно сияет
И в странствиях ведет через века…
Текст: Анастасия Шохина