Евгению Смольянинову называют золотым голосом России. Считается, что именно в ее голосе и песнях во всей полноте раскрывается русская душа, и это не случайно. Четверть века назад, будучи студенткой Ленинградского музыкального училища, Евгения услышала из уст псковской крестьянки Ольги Сергеевой песни, которые на протяжении столетий пели русские люди, но в ХХ веке почти забыли. Эта встреча перевернула всю жизнь начинающей певицы — она, по сути, приняла эстафету от «бабушек», получив бесценное наследство из рук в руки.
С тех пор эта сокровищница пополнялась бриллиантами и жемчугами. Из уст Смольяниновой русские люди услышали то, что в советские десятилетия выдавливали из их сознания. И лишь где-то в подсознании мерцали обрывки удивительных мелодий, стихов, мыслей, идеалов, которыми всегда жила русская душа, стремящаяся к святости, в небо, в рай. Все это сохранилось в песнях — народных, лирических, военных, духовных, которые обрели вторую, и хочется верить — бесконечную, жизнь в репертуаре Смольяниновой. Неудивительно, что когда их впервые слышат наши современники, они часто рыдают как дети, потому что душа их возвращается в отчий дом.
Мы побеседовали с певицей о жизни и творчестве после ее концерта, который состоялся 19 апреля в Кремлевском зале Нижегородской филармонии.
— Евгения Валерьевна, считается, что в песне заключена душа народа. Русская душа, на ваш взгляд, она какая?
— Как радуга. Многоцветная. Высокая. Прозрачная. Растворяющаяся, как радуга, — не каждый увидит, а только кому повезет. И обетованная тоже, как радуга.
— Когда вы поняли, что у вас уникальный голос и вы будете петь со сцены?
— Не в детстве. Лет в восемнадцать. В детстве мне казалось, что у всех такие голоса. Я не думала и не думаю, что у меня какой-то особенный голос. Я только помню с детства, что, когда я пела, меня слушали. Я думала, что другие люди просто не любят петь, поэтому и не поют.
— Но когда начали петь со сцены, какие чувства испытали: чувство полета, открытия новых горизонтов или ответственности, судьбы, креста?
— Мне со стороны говорили об ответственности, кресте, роли, миссии и т.д. Но у меня внутри все было гораздо проще. Знаете, себя видишь, как правило, в прошлом, только оглядываясь на прошедшие события, отдалившись от них. Удивление от своего голоса ко мне пришло значительно позднее¸ когда я услышала свои первые записи через какое-то долгое время, в течение которого не слушала их. И только тогда я смогла понять, какое впечатление это производило на окружающих непосредственно в тот момент, когда я начинала петь. А когда я пела, не думала об этом. Наоборот, я чувствовала, что мне нужно работать, накапливать репертуар. Я испытывала чувство радости, но не оттого, какой у меня прекрасный голос, а просто от пения. Эта радость, на мой взгляд, идентична радости от освобождения — когда человек освобождается от уз. Также и голос, когда вырывается наружу, свободен. Это радость птичьего полета, парения. Радость от взмаха крыльев. Я думаю, птицы испытывают нечто похожее. Конечно, мне говорили о необычности моего голоса, это было приятно слушать, иногда меня заносило, я гордилась этим, но всегда понимала, что это внешнее. А вот внутреннее гораздо интереснее.
— Какие у вас отношения с голосом? Вы чувствуете, что это некий инструмент, над которым вы иногда не властны, или вы взаимодействуете в гармонии?
— Голос — это как душа. Это, собственно говоря, и есть моя душа, которую я могу услышать. Это не отдельное нечто, это моя личность. Он помогает мне познать самое себя. Я как бы слышу себя, в том числе свое тело, потому что голос также и телесен, поэтому я как бы слышу свой внутренний камертон. Но в то же время часто мой голос меня удивляет. И это дает мне понять библейские слова: «Дух бодр, а плоть немощна», когда голос звучит вопреки немощи плоти.
— Вы исполняете репертуар, в котором выкристаллизовался опыт миллионов русских людей на протяжении столетий — духовный, эстетический, бытовой. Вы ощущаете себя продолжателем этого опыта или, может быть, завершителем, учитывая нынешнее оскудение культуры?
— Это очень хорошо выражается словами Библии: «И приложился он к народу своему», когда говорится о ветхозаветных праведниках, завершающих свой земной путь. Я ощущаю, что, когда пою эти песни, прикладываюсь «к народу своему», поэтому я не чувствую себя одинокой. Я не чувствую себя продолжателем, потому что это не может быть делом только одного человека, но чувствую себя соучастником. Чувствую себя внутри своего народа, в очень защищенном состоянии, уверенном, потому что я не одна. От этого испытываю покой и мирную радость. И уж конечно, не чувствую себя завершителем, это если только сойти с ума. Знаете, это как река, в которую ты входишь, которая и до тебя имела где-то исток и после тебя течет, ты просто в нее вошел. И это хорошо, радостно.
— Раньше песня поднимала людей с одра болезни: 90-летние бабушки, начиная петь, выздоравливали. Как вы считаете, наша жизнь такая плохая оттого, что мы перестали петь, или петь перестали, оттого что жизнь плохая?
— Когда есть потеря, а это действительно потеря, некая инвалидность — потеря традиции, растерянная традиция, такая очень разреженная, как разоренный дом, то от этого, разумеется, никому не лучше, это порождает печаль. Конечно, если бы люди пели правильные песни, СВОИ песни, если бы душа смогла слышать себя и петь СВОЮ песню, найти СВОЮ песню — мы не говорим о национальном моменте, а именно о душе человеческой, — то, конечно, человек поднялся бы с одра болезни. Но это не так просто — найти свою песню. Песен чужих очень много, они с охотой вбрасываются, сеются в умы и слух людей и заглушают песню души. Знаете, у человека ведь может быть очень негромкая, тихая своя песня, она может быть даже не услышана им, несмотря на прожитую жизнь и опыт. В этом смысле мне очень повезло: я нашла очень много своих песен.
— Нередко актеры или музыканты, может быть кокетничая, говорят, что не хотели бы своим детям такой же судьбы. Как вы отнеслись к тому, что ваш сын стал музыкантом?
— Знаете, мне моя судьба нравится. Не потому, что она была все время радужной, но она дарила мне очень много радости, настоящей, подлинной, творческой радости. Ведь творчество — это наивысшая радость на земле. Хотя оно, конечно, приносит очень много страданий, мук, но я всегда приветствовала занятия творчеством у сына. Я просто понимаю, что у него есть еще одна огромная степень радости и свободы, я за него рада, что он может творить. Хотя и не нахожусь в состоянии какого-то слепого восторга по отношению ко всему, что он делает, но как профессионал всегда могу дать объективную оценку его творчеству. И это очень интересно, это уже другое, очень тонкое общение, когда я могу передать сыну какие-то творческие нюансы, секреты. Я очень рада, что и он может их понять, причем не всегда это понимание обеспечивается словесными средствами. Я считаю, что если человек наделен талантом, это прекрасно. Даже если в жизни это очень часто приносит скорби. Талант — это такая мучительная вещь, это бывает больно, потому что все время связано с рождением нового, а рождение всегда происходит через муку, через боль, через страдание. Это неизбежно, но и радость от творчества настолько велика, и как же можно кому-то такого не пожелать?
— Но в последние годы людям творческим живется несладко в материальном плане, и как с этим быть?
— Знаете, это как весы. Если горькая, мрачная реальность перевешивает, то, возможно, человеку просто не место в этой профессии. Повторюсь, на мой взгляд, радость от творчества настолько велика, что на ее фоне все негативные моменты, в частности мизерные доходы, теряют свое значение, хотя и существенны. Человек, который находится на своем месте, абсолютно счастлив. Знаете, у водителей есть такое выражение: больше скорость — меньше ям. Чем выше скорость, тем быстрее и незаметнее машина пролетает над ямами. И если творческий человек имеет какую-то необыкновенную внутреннюю скорость, он пролетает над этими неурядицами и достигает нужного пункта назначения, прибывает туда, где все уже, может быть, по-другому. И он уже не 4 тысячи рублей получает, а скажем, 44.
Но если говорить о культурной, музыкальной системе в нашей стране, нужно признать, что вся она сильно прогнила. Оркестры, которые раньше содержало государство, сейчас вынуждены заниматься самообеспечением. И кстати, некоторые провинциальные оркестры неплохо спонсируются, а столицах есть такие, где музыканты получают и две с половиной тысячи рублей. По крайней мере, я знала таких музыкантов. И при этом они не имели возможности пойти и, например, полечить больной зуб, потому что нельзя уходить с репетиции. Ты должен сидеть с огромным флюсом и играть. А если ты уйдешь, то тебя уволят, потому что на твое место стоит огромная очередь. Так вот если человек способен это преодолевать, то он останется в музыке или где бы то ни было еще. Это момент личного выбора, и это связано не только с музыкой, но и с другими профессиями. Поэтому и уезжают за границу работать, получая там приличные деньги, не только музыканты, но и люди других профессий. Это общая проблема, и, думаю, к творчеству она не относится. И на самом-то деле творческие люди как раз обладают тем самым качеством преодоления, совершенно колоссальной силой преодоления материальных трудностей. Это именно творческие люди готовы ни пить, ни есть, обходиться самым малым, но только чтобы им дали возможность где-то поиграть и проявить себя. Потому что если человек наделен творческим даром, то у него внутри такой атомный заряд, что он просто обязан взрываться, выходить наружу. И этим, кстати, очень часто пользуются. И хотя вся прежняя система разрушена, но как здорово, что на ее обломках еще что-то происходит и молодые ребята, дети хотят играть музыку, а не заниматься бизнесом и коммерцией. И надо говорить об этом, о том, что хорошо, а не о плохом. И ходить собирать там, где растет, а не в пустыне. И там, где растет, холить и лелеять, помогать.
— «Видеоряд» у вас на сцене во время концерта как раз подтверждает ваши слова.
— Да, это семейный квартет «Ружавинские», дети разного возраста, которые с удовольствием музицируют.
— На ваших концертах из года в год мы видим потрясающие аншлаги, причем без навязчивой рекламы и агрессивного маркетинга. В чем вы видите причину этого? Может быть, это тоска современных людей по душевному разговору, по настоящим песням и чувствам, по той радуге, о которой вы сказали вначале?
— Да, думаю, в первую очередь — тоска. По радуге, по радости. Желание и нехватка этого, настоящий авитаминоз. Душе этого хочется. Даже если муравьиная доля рекламы просочилась в пространство, люди об этом услышали и пришли на концерт. Это говорит о том, на каком этапе заканчивается маркетинг, где он работает, а где не важен. Хотя иной раз мне бывает странно и удивительно, что люди приходят на мои концерты. И мне это, конечно, приятно. В этом есть момент преданности моей публики и моей награды. И когда я об этом размышляю, то надеюсь, что моя публика придет на мой концерт в любом случае, независимо от качества и масштабности рекламы. Для меня это очень важно. Бог как бы показывает мне, что я делаю правильно, что это нужно продолжать. Такое отношение публики помогает мне понять, что это нужно. Всегда важно ощущать, что ты поешь не в пустой комнате, а на самом деле она заполнена людьми.
Совсем недавно в течение месяца, с января по февраль, у меня прошла серия из 12 концертов в Московской области, в тех местах, которые называют иногда «Богом забытые», или «дыры». Вот я как раз ездила по этим самым дырам, выступая не в самых лучших ДК, и это был мой первый опыт выступлений не в пафосных и больших залах. И не все эти клубы были заполнены до отказа, потому что общая активность человеческая там другая — там люди выживают. Но те, кто пришел на мои концерты, подарили мне столько радости, вы не представляете. Эти 12 концертов, на которые я, в общем-то, со скрипом согласилась, оказались просто удивительными, совершенно неожиданно для меня. Я потом так была благодарна устроителям, что это случилось в моей жизни, что у меня теперь есть представление о том, какие прекрасные люди живут в России. Изумительные, тихие, не герои дня, не герои информационных сводок, не популярные, не медийные, совершенно другие, абсолютно целостные. Это тот самый генофонд, о котором часто говорят. И старые, и молодые, и дети — все с такими прекрасными лицами, которые достойны того, чтобы их запечатлеть живописцам! Это меня наполнило такой радостью, что я вспоминаю их иногда с таким теплом! Они излучали необыкновенную благодарность. Скажу совсем пафосно — я увидела свой народ. И моя личная радость заключается еще в том, что песни, которые пою я, моему народу нужны и интересны. Чего же еще желать? Это вещь материально не осмысляемая, это происходит на тихом, тонком плане, когда ты можешь услышать в тишине маленького клуба очень пронзительные вещи. Ты как будто видишь эту русскую душу-радугу, и она прозрачная, тихая, неожиданная, исчезающая, она и есть то обетование, надежда на радость. И это очень важно для меня. А в больших залах, где тебя собрались послушать 10 тысяч людей и раздаются громкие аплодисменты, этого не услышать.
— Не собираетесь ли вы организовать центр по сохранению фольклорного наследия, чтобы ваша сокровищница не пропала, а досталась молодым?
— Такой центр организовывать не буду никогда. Считаю, что это упрется во внешнюю сторону и обрастет чужеродными элементами, и сама идея, в конце концов, перерастет в нечто иное. И этот маховик не удастся удержать, раскрутить назад. Я пока не нашла той формы, в которой можно было бы привлекать людей к этому наследию. Но в жизни получается так, что тех людей, кто нужен, Господь сам присылает и привлекает. Точно так же и отталквать никого не приходится, потому что чужие отпадают сами. Поэтому считаю, что специально не надо ходить и звать, все само приходит. Это происходит таинственно, и я имею упование, что если то, что я делаю, нужно, то, как нечаянно оно пришло ко мне, так же и будет продолжаться.
— И все же, учитывая, что все бабушки, которые передали вам кладезь с уникальными сокровищами, ушли в мир иной, хочется, чтобы вы не оказались такой последней «бабушкой», чтобы эти сокровища было кому передать дальше…
— Вы знаете, кроме меня еще есть столько серьезных фольклористов, так что и бабушки еще будут…
Беседовала Светлана Высоцкая