На прошлой неделе в Кремлевском концертном зале с оркестром Нижегородской филармонии выступал дирижер Игнат Солженицын — средний сын писателя Александра Солженицына. Ему было полтора года, когда его родителей выслали из СССР. На Западе он состоялся как пианист и дирижер, причем особую роль в его судьбе сыграл Мстислав Ростропович, заметивший в нем талант музыканта.
В настоящее время Игнат Солженицын профессор Филадельфийской консерватории, художественный руководитель Камерного оркестра Филадельфии, успешно концертирующий во многих странах мира. Он живет с семьей в Америке, но в последнее время все чаще приезжает в Россию — не только по работе, но и по зову сердца. Мы встретились с Игнатом перед концертом, чтобы поговорить о музыке, литературе и не только.
— Игнат, русский и английский — два основных языка, на которых вам приходится общаться. Легко ли вы переходите с одного на другой в процессе работы с музыкантами разных национальностей?
— В нашей профессии много нюансов, требующих специального обозначения. Я вырос, говоря по-русски, но не о музыке. Я владел русским разговорным, литературным, но не музыкальным словарем. Поначалу, когда я начинал дирижировать в России, приехав с Запада и репетировав до этого по-английски, по-немецки, по-французски, я иногда встречал какой-нибудь необычный русский термин, в значении которого не был уверен. Бывало, что я не сразу мог вспомнить конкретный музыкальный термин по-русски, но сейчас это уже не проблема.
— Наблюдая за вами на репетиции, я заметила, что у вас мягкий темперамент, вы очень вежливо обращаетесь к музыкантам. Должен ли дирижер быть более авторитарен или это индивидуально?
— Знаете, самое важное — это результат, а как его добиться, каждый дирижер должен решить для себя сам. Я считаю, что кричать и топать ногами — некрасиво и неэффективно. От оркестрантов нужно добиться, чтобы они хотели сыграть так, как считает нужным дирижер, и делали это не от боязни, страха и от кнута. Чтобы у нас по-настоящему была симфония, то есть совместная работа. И, на мой взгляд, добиться этого можно только путем убеждения. Кричать — это не для меня. Мы все профессионалы — кто-то сидит с инструментом, кто-то стоит за дирижерским пультом, никто из нас не лучше другого, мы все люди. Обращаться с людьми вообще и особенно с теми, кто тебе подчинен или у кого ты в гостях, надо вежливо. Грубости не должно быть место, тем более что она ничего не дает.
— Вы часто говорите в интервью, что ваш любимый композитор — Бетховен. А как вы относитесь к Рахманинову, который считается самой крупной величиной среди российских композиторов?
— Я бы с этим не согласился. У меня сложное отношение к Рахманинову. В России его настолько любят и настолько превозносят, что лично мне, если говорить честно, это кажется несоразмерным с его величиной (но это мое субъективное мнение). Меня это подсознательно отталкивает. Рахманинов меньшая величина, чем, к примеру, Бетховен, и это даже не обсуждается. Но, тем не менее, я Рахманинова люблю, и надо сказать, что с каждым годом люблю больше. Лет 15–20 назад, когда я начинал концертировать, я любил его гораздо меньше. Сейчас я нахожу в его творчестве для себя произведения, например Первую симфонию, которая мало известна, но там совершенно удивительная музыка. Однако не надо ставить Рахманинова в ряд величин, к которым он ни по каким параметрам не принадлежит.
— Кого из русских композиторов вы поставили бы в этот ряд?
— Наверное, Мусоргского и Шостаковича. Мусоргский — самый гениальный из русских композиторов, но умерший так рано, и написавший немного, и писавший неровно. Но задатки у него были потрясающие. Шостакович — это гений всех времен и композитор, состоявшийся во всех смыслах, в конечном итоге, может быть, самый важный из русских композиторов.
— Как вы относитесь к неклассическим жанрам музыки?
— Никак. Просто ничего не могу сказать об этом.
— То есть вы на это совершенно не реагируете?
— Да, я на это не реагирую, это другой мир, не мой.
— Ваш мир — это мир классической музыки, вы погружены только в нее?
— Абсолютно, на сто процентов. То есть не на сто процентов моей жизни, у меня много увлечений и интересов.
— Какие, например?
— Литература, поэзия, чтение, история и современность. Я пристально слежу за событиями и в России, и в Соединенных Штатах, и во всем мире.
— Какое произведение вашего отца ваше любимое?
— «Красное колесо». Оно пока еще не прочтено многими и недооценено, и даже не оценено в России. Много лет у него практически не было тиража, были проблемы с издательством — там все-таки десять томов, за неделю или за две его не прочтешь. Я думаю, что это произведение, возможно скоро будет оценено как шедевр отца, как вершина его творчества. Это монумент русской истории, русской литературы, произведение, при одной только попытке описать которое отнимается речь. Там такой идеальный баланс историографии и тончайшего литературного языка, полифоническое ведение линий разных героев, пересекающихся и не пересекающихся. Лично я читал его не раз, все десять томов.
— Как часто и много вы читаете?
— Редкий день, чтобы я не читал, для меня чтение как воздух. Я читаю всегда вечером, часто в транспорте — в метро, поезде, самолете, автобусе. Перед сном я обязательно читаю час-два, за что моя жена ругает меня, говорит: «Лучше спи, а то ты не высыпаешься».
— Это правда, что ваша жена — американка и католичка — не только выучила ради вас русский, но еще и приняла православие?
— Правда. Кэролин сама из глубоко верующей семьи и понимала, насколько для меня важен этот момент. Но я ее никоим образом к этому решению не подталкивал. Это был совершенно самостоятельный выбор.
— Каков ваш религиозный опыт?
— Я родился в русской православной семье, с детства помню, как мы отмечали все церковные праздники, на Пасху вместе красили яйца, пекли куличи. Моя семья также живет в мире православной культуры. Но, сами понимаете, на гастролях мне сложно соблюдать посты, посещать богослужения. Когда я дома, это не составляет проблемы, мы обязательно соблюдаем Великий пост, вместе с детьми ходим в церковь.
— Православие в Америке — оно какое?
— Православная Америка — это маленький-маленький кусочек Америки. Мы выросли в приходе Американской православной церкви, который остается для меня самым важным приходом моей жизни, хотя мы уже давно там не живем. Я очень близко дружу со священником этого прихода, кстати русским.
— Есть люди, которые считают роман «В круге первом» Александра Солженицына лучшим романом ХХ века, продолжением русской классической традиции. Есть ли у вас любимые или близкие по духу среди его героев?
— Вопрос интересный… Понятно, что прежде всего, нужно говорить о главных героях: Нержине, Рубине, Сологдине… Пожалуй, я бы так ответил на ваш вопрос: там поразительна рельефность и выпуклость второстепенных героев. Герасимович, Валентуля, дворник Спиридон, у которого место в романе небольшое, но такое значительное! Три-четыре главы, посвященные рассказу о нем, сопряжены с ключевыми, поворотными моментами мышления Нержина и, следственно, читателя. А Ройтман, о котором написано мало, но так емко — помните, глава «Круг обид»? А Руська Доронин, образ которого списан с трех прототипов! Я бы сказал, что эта многорельефность и многоплановость романа очень подкупает и это — ключ к его успеху у читателей.
— Вы так хорошо помните названия глав, сколько раз вы прочитали роман?
— Раза четыре, первый раз лет в одиннадцать. Я рано начал читать произведения отца, по причине, что называется, и близости автора, и понятности тем и проблем, в том числе эмигрантских.
— Кем вы себя больше ощущаете: русским или американцем? Вы живете в Америке и понимаете, что именно экономика Америки позволяет вам комфортно и независимо жить и, в частности, кормить семью. Вряд ли вы, наверное, с вашей профессией можете представить себя живущим в России постоянно?
— Нет, почему же, я об этом часто думаю, все чаще езжу в Россию и много здесь гастролирую, так что вполне могу себе это представить. Я не могу придумать вам более свежего ответа, чем тот, который я неоднократно давал на подобный вопрос разным журналистам: я очень давно себя ощущаю и как русский, и как американец. В глубине я русский человек, меня так вырастили и воспитали, и будущее России — ее проблемы, боль и горе — для меня более важно, чем проблемы Америки. Хотя, может быть, это связано с тем, что там жизнь пока несравнимо более благополучна, чем здесь. Но вообще отношение к обеим странам у меня теплое.
— Вам как русскому эмигранту, причем круга русских идеалистов, не кажется, что та Россия, которую они любили, стала мифом? Ведь страна, любовь к которой вам прививали, по сути умерла, ее уже нет. Реальность нашей глубинки удручает: многие пьют, деревня вымирает, молодежь стремится уехать в город, ей негде работать, сильны процессы люмпенизации…
— Во-первых, саму эмиграцию не нужно идеализировать, она в последнее время у нас здесь, в России, немного идеализируется. Нужно различать три волны эмиграции. Если кто-то идеализировал Россию, то это были представители первой волны. Но как раз они-то знали, какой она была, они прожили в царской России всю жизнь. Они помнили, какая жизнь была несравненно хорошая по сравнению с тем, что стало после 1917 года. Они жили надеждой, что та Россия сможет восстановиться — не Россия их фантазии или воображения, а их прошлого, вчерашнего прошлого. Что касается моих родителей, то они жили всю жизнь здесь, и они не эмигрировали — их выкинули из страны. И они хорошо, я думаю, лучше многих знали советскую реальность. Иногда моего отца обвиняют или хвалят за то, что он в годы эмиграции идеализировал Россию, но этого никогда не было.
Он страстно желал, чтобы Россия сбросила оковы коммунизма, чтобы она смогла идти вперед. Он всегда говорил: «Пути назад не бывает». Даже при большом желании вернуть назад все, как было, просто невозможно. Мы можем идти только вперед. Но вопрос в том, можем ли мы извлечь какие-то уроки из своей истории, можем ли найти в своем прошлом точку опоры, можем ли опираться на какие-то здоровые основы национальной жизни, которые были и еще не умерли за советские годы. Конечно, мой отец не из тех, кто считает, что нужно все рушить и начинать заново, и я к его мыслям присоединяюсь.
Насчет деревни — здесь с вами, конечно, не поспоришь. Но, тем не менее мне кажется — из моего опыта, из того, что я видел собственными глазами, из разговоров с людьми, из того, что я читаю, — что вы выразились слишком жестко. Все это есть — и алкоголизм, и пролетарское советское мышление, и пассивность, и нежелание и невозможность трудиться, но все-таки я считаю, что мы это страшное историческое испытание, в котором сами же виноваты, выдержали и выползли из-под глыб коммунизма живые. Может быть, полуживые, в полусознании, но мало-помалу просыпаемся и становимся на ноги. И есть много показателей, в том числе социальных, улучшения жизни, страна оживает, и не только в городах, но и в деревне. Конечно, чего-то уже не вернуть никогда: деревни, которые были выжжены в сталинские и ленинские годы, которые позже вымерли сами. И все-таки у нас осталось много, что позволяет иметь предпосылки для оптимизма, пусть и осторожные.
— На нашем телевидении недавно был показан фильм архимандрита Тихона (Шевкунова) «Гибель империи. Византийский урок», который вызвал сильный резонанс в обществе. В своих интервью автор фильма, сравнивая сельских жителей России и Америки, считает американцев самодостаточными, представителями имперской нации: они имеют высшее образование, живут на своих фермах, водят трактора и не стремятся уехать в мегаполисы. То есть они возделывают свою землю, а мы нет.
— Я все-таки оптимист. Считаю, что и у нас подобное отношение к жизни удастся восстановить. Вопрос, сколько времени это займет, достаточно непростой, но важный. Но я уверен в том, что со временем это будет. Конечно, хочется, чтобы это было поскорее.
— Вы не первый раз приезжаете в наш город. Что для вас Нижний Новгород?
— Конечно, прежде всего, это город Минина и Пожарского. Их ополчение — настолько ключевой момент в нашей истории! От этого контекста мне всегда радостно сюда приезжать, лично у меня он всегда присутствует хотя бы подсознательно. Феномен ополчения Минина и Пожарского вызывает чувство оптимизма: что можно даже в самое темное время поднять народ, повернуть русло истории в нужную сторону. И вообще сам Нижний Новгород очень красивый: Стрелка двух рек, потрясающий Откос, Кремль, Большая Покровка, и так много здесь всего, что я еще не успел повидать. Это коренной добрый русский город, так что мне всегда радостно здесь бывать.
Беседовала Светлана Высоцкая
e-mail: vysozkaya@mail.ru
При цитировании ссылка (гиперссылка) на сайт Нижегородской епархии обязательна.