Иерей Андрей Милкин служит в храме Новомучеников и Исповедников Российских в г. Дзержинске Нижегородской области. Одновременно он является начальником военного сектора и заместителем председателя отдела Нижегородской епархии по взаимодействию с Вооруженными силами и правоохранительными учреждениями.
В качестве сотрудника отдела осуществляет непосредственное взаимодействие с силовыми структурами Нижегородской области, в том числе с частями и соединениями Приволжского округа Внутренних Войск, 22-й армии и других силовых структур. Отец Андрей неоднократно ездил с рабочими командировками в Чечню, бывал в боевом расположении войск.
Приказом командующего войсками Приволжского округа ВВ от 26 марта 2001 г. награжден знаком «За отличие в службе» МВД.
— Отец Андрей, сколько раз вам по долгу службы приходилось бывать в Чечне?
— В Чечне мне довелось побывать трижды: в августе-сентябре, а потом декабре 2000 года и в феврале-марте 2001-го. Общая продолжительность командировок — 62 дня. Все три раза ездил по приглашению командующего войсками Приволжского округа Внутренних войск МВД России и находился в пункте временной дислокации Богородской бригады внутренних войск.
— Вам приходилось общаться с военнослужащими непосредственно в местах боевых действий. Как, по вашему мнению, пребывание на войне влияет на религиозное чувство человека?
— Еще из Ветхозаветной истории известно, что народ Израильский обращался к Создавшему его более в горе, нежели в радости. С тех пор минули тысячелетия, но и сегодня мы своей жизнью подтверждаем этот исторический опыт, приходя к Богу, по большому счету, лишь тогда, когда явно не хватает человеческих сил справиться с окружающей действительностью.
Практически у каждого, кому случалось попасть в беду, возникают мысли о том, что во-первых, из этой беды есть выход, а, во-вторых, этот выход — вне человеческих измерений. Известно, что в экстремальной ситуации человек начинает лучше видеть, лучше соображать, быстрее реагировать на внешние события. Обостряются и религиозные чувства. Война, пожалуй, это предельное состояние человеческой трагедии, и именно там человек, стоя лицом к лицу со смертью, ощущая ее дыхание на себе, задается вопросом: а что будет дальше? Неужели жизнь так легко прекратить? Разве какой-то маленький осколок железа или крохотная пуля способны остановить во мне, молодом и красивом способность мыслить и чувствовать? Здесь-то и встает со всей остротой главный вопрос: что есть жизнь человеческая, и заканчивается ли она со смертью? Потому-то так единодушны все, видевшие войну: здесь нет неверующих.
Было бы неверным утверждать, что все наши воины — православные. Но, зачастую, затрудняясь сказать, как собственно он верит, солдат сердцем ощущает бытие Того, Кто создал этот мир и имеет о нем попечение.
Сегодня молодое пополнение приходит в Вооруженные Силы из безрелигиозного общества. Не будет преувеличением сказать, что наша армия вновь стала рабоче-крестьянской. Солдат с дипломом об окончании института — большая редкость. В начале XXI-го века вдруг обнаружилось, что уровень образования рядового и сержантского состава сегодня — неполное среднее. Встречаются солдаты, сидевшие за партой лишь в начальной школе. В этом — одна из основных армейских бед. Причина тому, конечно, в чудовищном расслоении современного российского общества. Формирование человека, начавшись в семье, продолжается в школе. Что же мы имеем? С одной стороны сеть элитарных лицеев, гимназий, колледжей. С другой — обычные «средние общеобразовательные учебные заведения». Поступая в первый класс, будущий выпускник заранее нацеливается на ту или иную перспективу: идти ему в престижнейший ВУЗ, или два года маршировать в кирзовых сапогах. И, естественно, в сознании того, кому не суждено стать юристом, экономистом, менеджером, закрепляется комплекс неполноценности: я — неудачник. Это во многом и обуславливает отношение молодежи к службе в армии.
Второй фактор, определяющий религиозное состояние солдата — это соответствующее воспитание в семье. Люди, выросшие в обычных постсоветских семьях, как правило, безразличны к церковной жизни. Их вера — где-то в глубине души, знание о религии — на уровне способа установки свечи на подсвечнике.
Третье обстоятельство — гипертрофированный индивидуализм современного юношества. Отсюда острое ощущение своего одиночества, и, смею сказать, чувство богооставленности.
Зачастую, само слово «Бог» просто не присутствует в их лексиконе. Максимум, они согласны лишь с тем, что «Там Кто-то есть…»
И вот, такой молодой человек попадает в армию, да не просто в армию — на войну. Он видит смерть, видит кровь, а Господь касается его сердца и дает ему понять: «ты не одинок, что бы ни случилось, Я с тобой!»
— Отец Андрей, расскажите немного о религиозной жизни солдат, свидетелем и непосредственным участником которой вы были.
— Многие солдаты сейчас имеют и Новый Завет, и молитвословы, а уж о поясках с текстом 90-го псалма «Живый в помощи» и говорить нечего.
Особый след в душе оставляют встречи с солдатами, имеющими молитвенный опыт. Вот маленький пример. Как-то раз беседовал с рядовым — простым парнем из глухой оренбургской деревни, где храм когда-то был, да его разрушили, а новый построить — ни сил, ни средств не хватает. Самый обыкновенный мальчишка, крестили его, как и многих, в детстве. Спрашиваю: «Ходил ли когда-нибудь в церковь? — Нет не ходил, некуда было. Ну, иконы дома висят. — А книги духовного содержания читал? — Нет… Правда, — говорит, — когда в армию призвали, на сборном пункте увидел Евангелие: кто-то его принес и положил. Стал читать. — И что? — Ну, я много не успел прочитать. Вот только самое начало, самое первое, — я так понял, что он читал Евангелие от Матфея, — Прочитал несколько глав. — Что тебе запомнилось оттуда? — Молитва «Отче наш» — я ее запомнил и стал молиться. Утром проснусь, ее читаю, вечером перед сном обязательно. Знаете, — говорит, — это мне настолько помогало, особенно когда были какие-то трудности. Меня как-то Бог хранит. — Ну а еще тебе что-нибудь запомнилось? Какие слова у тебя в памяти остались? — Да. Там сказано, что если у тебя две рубашки и кто-то нуждается, надо одну из них отдать. И я стал так делать».
Вот вам и пример живой искренней деятельной веры — подлинного христианства. Я не знаю, как у этого солдата сложится дальнейшая жизнь, но очень хочется надеяться, что когда возвратится домой, он не забудет этого первого опыта реального присутствия Бога в его жизни.
Здесь явственно видно непосредственное воздействие слова Божия на человека. И долг священника — помочь этому бойцу в том, чтобы его сердце, воспламенившись однажды любовью к Богу, не остыло.
Конечно, солдаты молятся, причем, зачастую, бесхитростной солдатской молитвой: «Господи, сохрани!» Я видел переписанные от руки тексты. Знаю, например, что, у многих водителей есть молитва, составленная специально для них. Отрадно, что это не просто некий «оберег». Нет, губы солдата шепчут ее перед каждым выездом. Большой популярностью в войсках пользуется изданный по благословению владыки Мурманского Симона «Полный молитвослов православного воина». Отличное издание, причем очень недорогое и полное: утреннее и вечернее молитвенные правила, последование ко Святому Причащению, и, что особенно дорого, молитвы на воинскую потребу.
Конечно, многие солдаты и офицеры стыдятся открытого проявления своих религиозных чувств. Все же священник — диковина в сегодняшней армии. Солдаты боятся насмешек со стороны сослуживцев, но, несмотря на это, приходят, испытывая огромную потребность не только в словах утешения, но и, собственно, в церковных Таинствах.
— А не приходилось ли Вам сталкиваться с негативным отношением к вашей деятельности со стороны солдат или офицеров?
— Сталкивался, конечно.
Повторюсь, сказывается безрелигиозное воспитание предыдущих поколений. Кто-то воспринимает священника индифферентно: мало ли кто там приезжает, хотя, по большому счету, в ту часть, где я был уже трижды, особо никто не наведывается.
Это горная Чечня, очень опасное место. В 1996 году там попала в засаду колонна 245-го, нижегородского, полка. Тогда погибло 76 человек. Здесь же в прошлом году погибли десантники 6-й роты Псковской дивизии ВДВ. Место, надо сказать, жутковатое. Туда почти никто не прилетает, разве что с инспекциями и проверками. Часть особо не избалованна вниманием, но со своими служебно-боевыми задачами справляется.
Поясню, что деятельность священника в войсках не регламентирована никакими нормативными актами. Есть лишь добрая воля российского генералитета, что, впрочем, не мешает отдельным командирам категорически препятствовать деятельности священника в воинских частях. Конечно, фигура в рясе резко выделяется на фоне личного состава, одетого в камуфляж. Вот и боятся: а что подумает тот или иной строгий проверяющий? «Как бы чего не вышло». Оттого многие наши намерения и остаются лишь благими пожеланиями.
— Отец Андрей, я обратил внимание, что на фотографиях, запечатлевших момент Крещения, видно, что крестятся военнослужащие не только русской национальности.
— Совершенно верно. И не только солдаты, но и офицеры. Для меня явился полной неожиданностью тот факт, что большинство крещенных мною — татары и башкиры.
Например, в декабре 2000 г. первым солдатом, которого я крестил, был татарин. Хорошо помню, в каких необычных условиях это происходило.
Представьте, на вершине горы находится застава. На этой заставе взвод численностью значительно меньше положенной. Командир — старший лейтенант, недавний выпускник училища. Место простреливается со всех сторон. Добраться можно только на БМП, причем подъем занимает более часа. Оперативно туда попасть нельзя, и, если что-нибудь случиться, — помощи солдатам ждать неоткуда.
Времени на беседу с солдатами было отведено крайне мало. Мы говорили, как это обычно бывает, о том, что им ближе всего: о военной службе, о совести, о том, что их ждут и молятся о них. На беседу приходят, естественно, все, потому что всех зовут. Были там и солдаты православного происхождения, и те, чьи предки традиционно исповедовали ислам.
Темы разговора близки каждому сидящему в палатке. И вот, во время беседы я заметил, что один солдат хочет меня о чем-то спросить. Так бывает: многие подходят с индивидуальными вопросами. Этот же что-то хочет сказать, но мнется, обратиться не решается. Наконец, говорит: «Хочу креститься». По чертам его лица я понял, что передо мною татарин. Первый мой вопрос: «Понимаешь ли ты, что делаешь? Имеешь ли ты твердое намерение? Отдаешь ли себе отчет, что когда вернешься домой, от тебя могут отвернуться и родные, и близкие, потому что ты уже не будешь своим, для них ты предаешь ислам?» В ответ я услышал уверенное «да». Все мои сомнения отпали.
Я спросил у него, верит ли он в основные христианские догматы. Это было некое десятиминутное оглашение: времени, к сожалению, больше не было. Впереди лишь четверть часа, а желание принять крещение было таким искренним и сильным! Вот вера, вот вода — что мешает креститься?
— Вы не можете назвать число крещенных Вами во время командировок?
— Точно сейчас не могу сказать, где-то около пятидесяти человек.
— Расскажите, как происходит крещение в столь необычных обстоятельствах?
— Невозможно описать словами то особое чувство, которое возникает при совершении Таинства Крещения в полевых условиях. Нет, конечно, купели — вместо нее пластмассовый тазик. Мало воды, всего пара кружек — с ней большие проблемы. Нет белых крещальных одежд — вместо них камуфляж, да еще и не особо чистый. Но почти физически ощущаешь всю полноту Церкви Земной и Небесной, пришедшей к нему, солдату, берущему Крест Христов и готовящемуся следовать за Ним.
Приходилось крестить и так: блиндаж, используемый в качестве столовой — вырытая землянка, где с трудом поместится десяток человек. Поскольку особо нашего приезда никто не ждал, натопить печку в этой землянке не успели. Да и «буржуйка» дает тепла совсем ничего. Температура внутри блиндажа полностью соответствует уличной: где-то минус 10 . Солдаты стоят, накинув на плечи бушлаты. Мне в тонком подряснике тоже нежарко. К сожалению, нет возможности надеть фелонь, как это предписано требником при совершении Крещения. Крестильный ящичек с миром и принадлежностями у меня с собой. Для каждого новокрещенного приготовлен Новый Завет и молитвослов.
Хотя времени на чтение у бойцов не хватает, но все же солдаты находят возможность заглянуть в Священное Писание.
— Можно ли сказать, что большинство российских солдат и офицеров крещеные?
— Сейчас да. Любой священник может подтвердить, что дважды в год, весной и осенью, поток призывников — будущих солдат, приходящих благословиться на службу в армии, достаточно велик. Многие приходят в храм впервые, для того, чтобы принять Крещение еще до того, как переступить порог военкомата.
— Вам приходилось встречаться с другими священниками, побывавшими в Чечне?
— Конечно, мы постоянно общаемся, обмениваемся опытом работы с солдатами и офицерами.
— Как, по-вашему, не приобретает ли священник, побывавший на войне, так называемый «чеченский синдром»?
Не буду лукавить: да, приобретает. Вот такой пример. Еще до моей первой командировки Господь привел меня отпевать одного ОМОНовца, молодого парнишку, погибшего на рынке в Грозном. Ему едва исполнился 21 год. После отпевания спросил у командира отряда: «Почему Вы снова и снова отправляетесь в командировки на Кавказ?» Он ответил: «Вы знаете, туда просто тянет. Побывав на войне однажды, понимаешь, что уже не можешь так просто жить «по законам мирного времени».
И я тоже могу сказать, что когда вернулся впервые с Кавказа, первой мыслью было: туда больше ни ногой. Однако, спустя всего неделю или две после возвращения уже начал вынашивать план второй командировки.
У тех кто прошел Афганистан, Чечню, другие «горячие точки», скорее всего, более сильного потрясения в жизни не было. Это событие буквально переворачивает жизнь. Когда встречаются ветераны той или иной войны, — все их разговоры рано или поздно сводятся к армейским воспоминаниям. Так получается, что мы, военные священники, встречаясь и беседуя, тоже говорим в основном только об этом.
— Раз уж мы коснулись этой темы, то не могли бы Вы сказать, каково, по-Вашему, значение Церкви в психологической и духовной реабилитации военнослужащих прошедших через боевые действия?
— Колоссальное. Наше участие в этом должно быть деятельным и плодотворным. Сейчас подготовкой ветеранов вооруженных конфликтов к «обыкновенной мирной» жизни занимаются, в основном, психологи. Пусть они не обижаются на меня, но без благодатной помощи Церкви им никак не обойтись. Методы традиционной советской психологии (с греч. «душеведение») как-то умудрялись обходиться без самого понятия «душа». Восстановление же здоровья, как телесного, так и душевного, невозможно без покаяния, без огромной внутренней работы. Все же военнослужащие на войне не розы выращивают, им приходится и оружие применять, лишая другого человека — тоже создание Божие — жизни. Для священника одна из главных задач его пастырского служения — помогать человеку «стяжать дух мирен». Особо плодотворным, на мой взгляд, может быть сотрудничество современных военных психологов, знающих особенности психики военнослужащих, и духовенства, ведающего состояние души солдата. Не будем забывать и о благодатной помощи Божией. Священник, не совершая таинств на поле брани, может оказаться лишь дилетантом от психологии, способным натворить немало бед.
— А Вам самому приходилось встречаться с военными психологами?
— Да. Тех, кого я знаю, — совершенно потрясающие люди в хорошем смысле этого слова. К сожалению, их деятельность во многом осложнена писанием многочисленных бумаг. Эти бесконечные отчеты, исследования, на мой взгляд, оставляют военному психологу очень мало времени на индивидуальное общение с военнослужащими.
Есть и еще такой тонкий момент. В понятии «военный психолог» ключевое слово первое — «военный». Он, волей-неволей, является либо начальником по отношению к солдатам и офицерам, либо подчиненным.
А военный пастырь, священник, имеет особый статус. С одной стороны он подчиняется командованию только в определенной степени — дисциплинарно, и в тоже время есть то, что ограничивает его взаимодействие с армейским начальством. То есть, командир части не может спрашивать у священника о том, что стало известно ему во время общения с военнослужащими на исповеди. Эта тайна неприкосновенна. Священник не имеет права ее сообщить никому.
Скажу честно, пастырю в том, что касается души, солдаты доверяют и будут доверять больше, чем офицерам-воспитателям.
— Доводилось ли Вам исповедывать во время ваших поездок? Если да, то как Вы думаете, это было в большей степени личное желание исповедуемого или результат побуждения с Вашей стороны?
— Да, конечно, мне неоднократно приходилось исповедывать.
Это было примерно так. Тот, кто знал, что хочет именно исповедаться, подходил и прямо просил об исповеди. Но у некоторых побуждение к этому возникало и в результате личной беседы. А говорили мы чаще всего об ответственности за грех, последствиях греха, очищении от греха, и от его последствий, о Таинстве Покаяния. Такие беседы были, как правило, строго индивидуальными.
— Это были, в основном, первые в жизни исповеди?
— В основном, первые.
Добавлю, солдат тогда пойдет на исповедь к священнику в полку, когда он будет ему полностью доверять. Убежден, что необходимо восстановление института полкового священства, когда капеллан, воспользуемся этим термином, находится среди солдат и офицеров постоянно. Только тогда между ними установятся отношения как между пастырем и пасомыми. Только тогда помощь от священника будет реальной. Есть события, на которые нужно оперативно реагировать. Считаю, что физическое расстояние между священником и военнослужащими должно быть максимально коротким.
— А Вам приходилось служить требы? Молебны, например?
— К сожалению, достаточно трудно в полевых условиях собрать какое-то количество народа вместе. Служить молебен мне приходилось всего несколько раз.
— Как Вы считаете, существует ли необходимость обобщения уникального опыта работы священников в военной обстановке, в том числе и литургической жизни на линии фронта?
— Безусловно. Хочу поблагодарить Сретенский монастырь за «Воинский требник» — это прекрасное издание, служащие подспорьем в нашем служении. В тоже время не могу не посетовать на то, он не содержит молебна о Русском воинстве. Может быть, такой молебен и существует, но найти его мне пока не удалось, а потребность в нем весьма и весьма велика.
Вот, пожалуйста, еще пример. Необходим официальный церковный чин Крещения в полевых условиях. Это чрезвычайно важно, потому что, если честно, совесть священника гложет за то, что он по необходимости сокращает чин Таинства Крещения. Лучше бы это делать вполне канонически правильно, в соответствии с официально определенными правилами.
Или, такая проблема. В полевых условиях в качестве повседневной одежды священнику приходится носить одежду, непривычную для его сана, попросту говоря, камуфляж, что то-же не очень-то согласуется с канонами. Необходимость ходить в камуфляже связана не только с тем, что ряса не совсем удобна для передвижений на бронетехнике. Священник — потенциальный объект посягательства боевиков: за его голову заплатят гораздо больше, чем за простого солдата. Однако носить такую же одежду, как и все вокруг, заставляет беспокойство не за собственную жизнь — за жизни тех, кто рядом: мина или фугас не будут выбирать.
Пора уже разработать методические указания по тому, как священнослужителю необходимо себя вести в среде военнослужащих. Понимаете ли, многие из нас, к сожалению, наступают на грабли, сделанные на одном и том же заводе, совершают ошибки, без которых вполне можно было бы обойтись. Все же военная среда специфична. Здесь многие каноны и правила звучат по-другому.
Если бы накопленные сведения и опыт были обобщены, то священник знал бы, например, что брать с собой в зону военных действий, а что оставить дома, как себя держать, о чем можно и нужно говорить с военнослужащими, а о чем нельзя категорически. У моих коллег уже накоплен некоторый уникальный опыт, и его необходимо распространять.
Тем более нельзя не учитывать и того, что институт военного духовенства прекратил свое существование с приходом советской власти. Нам сейчас приходится буквально начинать все с нуля, и даже опыт наколенный в этой области еще в императорской России не всегда подходит. Мало того, что мы сейчас живем в другом обществе, за почти вековой период изменились сами условия воинской службы, в том числе и характер и методы ведения боевых действий, а это влияет на духовное состояние нашей паствы.
Главное, что я для себя вынес из личного опыта служения в среде военнослужащих — то, что это нельзя прыгать через собственную голову: прежде чем поле засевать, его нужно вспахать. Пока к тебе не привыкнут, не будут считать тебя своим, не начнут тебя воспринимать как нормальное явление в воинской части, ничем серьезным заниматься не получится. Казалось бы, что может быть проще беседы с солдатами? Ан нет, опять же тебя будут нормально воспринимать, лишь когда ты будешь говорить не о каких-то абстрактных вещах, а о живых примерах. И более того, когда ты сам будешь таким живым примером.
С солдатами крайне важен постоянный контакт. Каждые полгода приходит новое пополнение: четверть переменного состава в полку уволилась — на ее место пришли другие люди. И каждый раз священнику приходится начинать все заново, потому что новичкам твой авторитет, что называется, «до лампочки».
— Отец Андрей, в конце нашей беседы хочу задать Вам один вопрос: что для Вас священническое служение на войне?
— Священник на войне для того, чтобы поддержать воинов Христовых в трудную минуту. Оценить такую поддержку может только тот, кто сам там побывал. Представьте себе: в суровой армейской жизни вдруг оказывается, что кто-то о тебе подумал, позаботился. С одной стороны, это посторонний, незнакомый человек, странно одетый, говорящий о каких-то непонятных вещах. А с другой — это твой соотечественник, тоже сын страны, которую ты защищаешь. Он ценит твой подвиг и стремится тебе помочь. И, самое главное, он приходит к тебе со Словом Божиим по велению Спасителя идти ко всем труждающимся и обремененным. И ты явственно чувствуешь Его, Господа промысл о себе. Понимаешь, что с тобой Христос и Его Церковь.
C иереем Андреем Милкиным
беседовал послушник Андрей Шестаков
27/04/2001