В октябре Нижний Новгород в числе участников Третьего международного семинара по стратегиям духовного образования посетил Павел Мейендорф, доктор богословия, профессор литургического богословия Свято-Владимирской православной духовной семинарии (г. Крествуд, штат Нью-Йорк), сын известного православного ученого ― протопресвитера Иоанна Мейендорфа. Мы побеседовали с Павлом Ивановичем о православии в Америке и о судьбах русских людей в ХХ веке.
― Ваш отец ― один из тех людей, которые способствовали возрождению православия в Соединенных Штатах Америки. Что представляет из себя православие в этой стране сегодня?
― Православие в Америке очень многообразное. Сегодня его представляют люди со всего мира, из разных Православных Церквей. Я думаю, почти 50 процентов православных ― это люди, перешедшие из разных западных конфессий. Язык общения и богослужения у нас английский, церковный календарь ― по новому стилю. И так уже почти 50 лет. Вообще жизнь совсем другая, чем в России. Даже прихожане русского или украинского происхождения в 5–6 поколениях ― совсем американцы. Это, по сути, Поместная Американская Церковь.
― Но православный дух в ней сохраняется?
― Конечно, дух определенно ― православный. Православных очень мало в Америке. Но у нас, православных людей, живущих на Западе, есть возможность открывать свою веру католикам и протестантам, поскольку мы живем в одной культуре и говорим на одном языке. Тем более что мы их лучше знаем, чем они нас.
― Много ли студентов поступает в вашу семинарию и увеличивается ли их число?
― У нас в настоящее время около 70 студентов, и в последние годы количество их уменьшается, потому что на приходах священнослужителей хватает. Где они нужны ― так это у греков, но у них собственная семинария. А священнослужителей у них не хватает, потому что они должны хорошо говорить по-гречески. Но это сложно для тех, кто является греком в 5–6 поколениях. Даже в Греческой (Элладской) Православной Церкви в Америке почти все ― американцы. Однако они, американские греки, больше, чем мы, стараются сохранять этническое греческое начало, и многие считают себя греками. Для нас же такого вопроса не существует, поскольку в нашей Церкви много русских, румын, карпатороссов, украинцев,― для нас национальность не важна.
― Четыре года назад Русская Зарубежная Церковь и Русская Православная Церковь Московского Патриархата объединились. Ощущают ли себя членами единой Русской Православной Церкви те, кто раньше был разделен?
― Конечно, ощущают вполне. Теперь епископы бывшей Зарубежной Церкви сослужат с нашими, у нас в семинарии есть студенты из Джорданвилльской семинарии, несколько ее преподавателей учились у нас. Теперь связи между нами очень крепки, и бывшее на протяжении десятилетий противостояние исчезло, прошлых трудностей совсем нет.
― То есть можно сказать, что процесс объединения прошел совершенно безболезненно?
― С нашей стороны совсем безболезненно, но в Зарубежной Церкви было немного сложнее. Однако я думаю, теперь ее члены считают себя одной Церковью с нами, и полное общение уже существует.
― Для вас как для человека, рожденного в русской семье, воспитанного в русских традициях, что значит Россия сегодня? Это родина ваших предков или ваша духовная родина? Или вы не чувствуете особой связи с ней?
― Русский ― мой первый язык, но я теперь редко говорю на нем, потому что редко приезжаю в Россию. Я себя считаю русским, но также американцем и французом, поскольку родился во Франции и долгое время живу в Соединеных Штатах Америки. Пожалуй, я себя нигде не ощущаю дома, кроме как в Церкви. А в Церкви я себя считаю дома и в России, и в Греции, и в Америке. Но что меня по-настоящему удивляет ― это как Русская Церковь выходит из-под 70-летнего коммунистического ига и возвращается в жизнь. Это невероятно!
― Русские люди, которых вы видите в России, сильно отличаются от тех, которые живут за границей?
― Конечно, это совершенно разные люди. Те, кто живут в Америке, русские в 5–6 поколениях,― это фактически американцы. И даже если они считают себя русскими, то очень поверхностно знают русскую культуру и историю. Они считают, что любят русскую кухню, но это скорее украинская, польская кухня. Русскую литературу они не знают. И потом, многое зависит от того, какую волну эмиграции представляют люди.
Те, кто уезжал из России в первую волну, после революции 1917 года, сохраняли свою культуру очень долго. А до этой русской эмиграции были еще карпатороссы, которые выехали в Америку из Австро-Венгерской империи. Их нельзя назвать в полной мере русскими, они говорят „понашому“, их язык нам не очень понятен, но они православные и сегодня представляют американское православие.
А люди последней волны эмиграции из России, которая произошла после перестройки в конце ХХ века, совершенно другие. Они совсем невоцерковленные и скорее представляют собой объект новой миссии для нас, для Православной Церкви в Америке. Хотя эту миссию, думаю, теперь перенимает главным образом бывшая Русская Зарубежная Церковь. Она для них родная, потому что в ней гораздо более, чем у нас, сохранились русские традиции, русский дух, русский язык.
― А что собой представляют православные американцы? Чем они отличаются от русских православных людей?
― Мне сложно говорить об этих людях, потому что я живу в этой среде и сроднился с ней. Думаю, что главное отличие американского православия от русского заключается в литургической практике. У нас, например, анафора читается вслух почти везде, почти все прихожане причащаются во время литургии, нет обязательной исповеди перед каждым Причастием. У нас короче богослужения, чем в России, поем мы гораздо быстрее и, конечно, на английском языке. Все молитвы читаются вслух. Вообще другой стиль богослужения ― музыкальный, ритмический и т. д.
― Приходская жизнь тоже отличается от российской?
― Да. У нас миряне намного активнее, каждый приход имеет свой приходской совет, который избирается свободным и тайным голосованием. У нас часто проходят церковные соборы с участием мирян, как раз в конце октября будет собор Православной Церкви в Америке в городе Сиэттле.
Мы в той или иной степени стараемся следить за устройством Церкви, ориентируясь на постановления Собора Русской Православной Церкви, который состоялся в 1917 году в Москве. У нас в соборах участвует одинаковое количество священников и мирян, все имеют право голоса ― например, при выборе митрополита или решении финансовых вопросов. Это значительное отличие от Русской Церкви ― что миряне в Американской Церкви играют более активную роль, имеют право голоса при решении важных вопросов ― конечно, не богословских, а в основном житейских.
― То есть можно сказать, что приходская жизнь в Америке протекает более демократично?
― Да, конечно, и так было еще до Собора 1917 года, когда Американскую митрополию возглавлял митрополит Тихон (Белавин), будущий русский Патриарх. Первый Собор Американской Церкви состоялся в 1907 году, и в нем уже участвовали миряне, имевшие право голоса.
Кстати, Патриарх Тихон, будучи еще митрополитом, признавал, что в Америке православие должно быть немного другим, поскольку сама страна имеет отличные от России общественное устройство и историю.
― Ваш отец был одним из крупнейших православных богословов. Существует стереотип, что богословы ― люди, оторванные от жизни. Какие принципы, заветы, мудрые мысли он оставил вам?
― Главная его мысль, что богословие ― это не академический предмет, а жизнь православия. Вообще он был близок к жизни Церкви и, кстати, благодаря его усилиям, а также усилиям протопресвитера Александра Шмемана Американская Церковь получила автокефалию. В 1963 году в Нью-Дели на собрании Всемирного Совета Церквей, куда незадолго до этого вошла Русская Православная Церковь, состоялась первая встреча моего отца с митрополитом Никодимом (Ротовым). Они очень активно обсуждали вопрос автокефалии. И то, что Русская Церковь согласилась на автокефалию для Американской, явилось настоящим чудом ― ведь времена тогда были очень трудные.
Беседовала Светлана ВЫСОЦКАЯ