Сегодня много говорят о бездуховности общества, бездуховности культуры (псевдокультуры), бездуховности литературы, живописи и так далее. Не проще было бы сказать о бездарности, ведь, кажется, бездарей намного больше, чем одаренных, талантливых людей? Однако, на мой взгляд, Господь никого не обделил, у каждого есть, что называется «свой дар». Просто иной раз человек его не замечает, садится «не в свои сани», пишет «стихи», вместо того, чтобы строить города или поезда водить… В поэзии много таких. Их называют графоманами, рифмоплетами, жуликами. А просто человек «не в свои сани сел». Бывает. Но чем раньше ему это подсказать, тем лучше. Литература – вещь опасная. Постепенно пишущий связывает это накрепко со своей судьбой, жизнью, предназначением на земле. Это медленно, но верно входит в его плоть и кровь. И как бывает тяжело и трудно бросить, поставить крест, переориентироваться, угадать свой настоящий, истинный талант, что подлинно от Бога.
Однако мы начали с бездуховности. В принципе, если начистоту, бездуховности, как таковой в мире и в природе не бывает. Если отсутствует где-либо духовность со знаком плюс, ее место тут же занимает духовность с обратным знаком. Не существует пустоты. Так мир устроен. И если уж у пишущего есть дар, искра Божия, перед ним постоянно, во все стадии развития, ставится выбор: «в Бога богатеть», то есть приумножать во славу Божию талант свой, что довольно тяжело и трудно, или пойти по легкому пути, то есть на поводу у духов злобы, как говорится на злобу дня творить. Хорошо, как правило, такие дороги не кончаются. Примеров много. Если не приумножаешь, то расточаешь, становишься беззащитным. Отсюда (речь идет о действительно одаренных людях), очень много, не только в литературе, но и вообще в искусстве трагических судеб, сасоубийств, повреждений рассудка. Здесь не надо путать мастерство, которое так или иначе нарабатывается автором, с настоящим духовным деланием, что и называется «богатеть в Бога», талант приумножать.
Вот как трактует творчество в христианском понимании небезызвестный иеромонах Роман (Матюшин): «Не желая дразнить гусей (впрочем, пусть гогочут), скажу, что творчество только и может быть в христианском понимании. Мир предлагает, призывает, манит в сферу падших ангелов – это искусство. В творчестве основа – творение. Кто творит? – Творец. Бог. И творит тот, кто Его дарования возвращает Ему людскими сердцами. И это путь сыновий, не прелюбодейный. И если я со Творцом, я со-творю. Если нет, если я впадаю (корень – падать!) в соблазн своей одаренности (забывая, Кто одарил), в искус – искушение – начинаю заниматься искусством, фантазировать, расщеплять, дробить – искушать, быть искушением. Занятие творчеством не означает сидение с ручкой или кистью. У Бога все творцы, всем Господь дал талант. Это бес плодит бездарей, внешне ярких, вычурных (из-за внутренней облинялости), увлекающих измышлениями больных головушек, как переливами мыльного пузыря. Делали они свое дело и делают, получали и еще получат заслуженное, но жаль гоняющихся за дутой красотой и расширяющих глаза для мыльных брызг. Дело Спасения – самое великое Творчество, и Господь всех благословил идти этой стезей». «Православный Санкт-Петербург».
Само название – духовная поэзия – о многом говорит. Православная Церковь объясняет нам, что понятие духовности вытекает из трехсоставности личности человека – тело, душа, дух. Тело и все что связано с его жизнеобеспечением – телесная оболочка, дух – это нечто (иногда говорят, что дух – это энергия), находящееся в непосредственном общении с Господом, находится в вечности, душа же – это связующее между собою тело человека и его дух. Здесь мы видим поразительное – одна составляющая души находится в нашем земном мире, другая часть души, которая объединяется с духом – пребывает в вечности.
Очень многие путают понятие духовности и понятием душевности. Писателям, которые считают себя православными, не помешало бы четко ориентироваться в данных категориях. Ведь душевность – это чувственность (кстати, — синонимы). Мирские, светские авторы в большей части своей пишут именно в этом ключе. Великую силу имеет слово, слово сказанное и слово написанное. Всем людям Господь дал предостережение (творческим особенно надо учесть), чтобы береглись они того, как бы слова их не вменились им в осуждение. Это суровое предостережение не потеряло своей силы и по сей день. Писателям и поэтам не помешало бы повнимательней, поосторожней обращаться со словом. Не помешало бы и поактивней держать свои позиции по защите чистоты и целомудрия нашего русского языка. Нельзя сидеть сложа руки и ждать пока нечисть, мировое зло окончательно разрушат нашу страну, некогда православную. Духовная же поэзия ведет нас к ясности, стройности мысли, к выражению чувств высоких, ведет нас к ценностям вечным.
Конечно же, все сказанное выше отнюдь не претендует на какую-то новизну. Жизнь намного разнообразнее, глубже. И нам нужно постараться не забывать про это, помнить простые, ясные истины. Разумеется, сегодня понятие духовной поэзии намного шире того, что предлагает нам «Литературный словарь». И все-таки духовной поэзии ныне в настоящем ее понимании не так много как хотелось бы. Весьма часто в стихах современных авторов ощущается некая заданность, неумение выразить словами чувство, иногда ложная значимость метафоры, небрежность формы, непонимание православного взгляда на мир.
Не будем называть имен, но мне очень хотелось бы привести здесь беседу одного знакомого поэта, филолога, ныне священника, который очень предметно, на мой взгляд, раскрывает недоработки нынешних авторов. Это будет полезно и читателю, который сможет увидеть, что не все зарифмованные или расставленные строчки в столбик являются поэзией. Порой даже и прозой не являются…
«Вот пример: «Духовной суеты минуешь робу…» Итак, «роба духовной суеты». Вдумайтесь. Ну, суету бездуховную я еще признал бы и робу ее принял. Но может ли быть духовная (не душевная!) суета? Очевидно, нет. А вот у того же автора: «затмение душевных сил», «лезвие судьбины», «каменные льдины злобливых душ…» и тому подобное. Зачем это? Зачем уводить читателя за эти торосы слов от главного, что хотел сказать. Невольно вспомнишь Твардовского:
Вот стихи, а все понятно,
Все на русском языке.
Другой поэт улетает «на крыльях эфира» и в некой выдуманной им, но библейской стране видит, как орда горбоносых пророков, не что-нибудь, а колдует. Поэтический образ? Ну, может быть. Но нельзя так говорить о пророках. Даже после полета на крыльях эфира. Просто нельзя. Это должен чувствовать православный человек. А поэт должен чувствовать то, что называется, в лучшем случае, элементарной красивостью в словосочетании «крылья эфира». Не случайно святые отцы предупреждают, что читать Библию, а особенно Ветхий Завет, нужно очень осторожно, лучше под руководством опытного наставника. Иначе можно далеко улететь.
Известно, что к слову нужно относиться крайне внимательно. Но – увлекает! «Я пригвожденных не жалею рук…» Именно так поэт говорит о своих руках. И далее: «Сними с креста!..» Тоже о себе. Вспоминаются откровения Суоми Вивекананды: «Чувствуйте, как Христос, и вы будете Христом; чувствуйте, как Будда, и вы будете Буддой». Вот так. На метафору все можно списать, но не нужно сравнивать себя с Христом, даже в образе, — опасно. В Православии это называется прелестью. Вспомните блаженную Анжелу, Терезу Авильскую, Игнатия Лойолу – вот к чему может привести заигрывание с такими образами. От прелести нужно бежать. Если, конечно, поэт осознает себя православным человеком.
Как перемешано в нас христианское с языческим! Просто удивительно. Уж так-то нам хочется жить при кресте, да без Христа! Да еще и философией самой разной увлекаемся. В результате – в голове каша из восточной мудрости, теософских бредней Блаватской и антропософских Р. Штейнера. А христианство на приправу. Все укладывается без преград. Не зря, не зря предостерегал апостол Павел! Да мы ведь послания Павловы не читаем, мы Новый Завет знаем в пределах Четвероевангелия. И желаемой выдаем за действительное. Ладно бы просто читатели, а то ведь и поэты, призванные воспитывать в какой-то мере не только эстетическое чувство своих слушателей или читателей. И вот проходит поэт мимо боли, а пишет о русской душе, что она «вновь молится, раскаяться спеша». Если бы так! Снимите розовые очки и вы увидите совсем другую картину, не лубочную, не придуманную кухонными интеллигентами, и тогда напишете настоящее стихотворение. Болевое.
Хорошо то пишется, что выжжется
Болью раскаленной добела.
Как точно сказал Анатолий Жигулин! Без боли, без сострадания на бумагу ложатся образы аморфные. Сам-то поэт, может, и всплакнул над своими находками, да не заметил, как соврал, а читатель остался равнодушным, в лучшем случае, а то и заметил фальш.
Понимаю, что многие православные термины, словосочетания, значения слов для некоторых молодых поэтов мало знакомы. Но это уже проблема техники.
«И начинают бить колокола», — пишет поэт. Но колокола звонят. Хотя в них, действительно, бьют. Русский язык и ничего больше. И у другого автора: «Как моря несутся в сушу…» Несется ли куда-либо море? Очевидно, нет. Хотя волны – да.
Писать стихи, конечно же, трудно. Но, как говорится, взялся за гуж…»
Да! Конечно, поэзия, связанная с выражением тончайших, порою трудноуловимых религиозных переживаний и заманчива и… опасна. Многим простодушным и вполне верующим кажется, что достаточно только зарифмовать некоторые благочестивые мысли, и поэзия духа родится сама собой. Но в творчестве плохая форма выражения способна исказить, даже извратить любое чистое и доброе состояние души. Вот и получаются подобные строки:
«Я верю лишь Тому, Кто не был
сотворен. Земные мудрецы
рождались слепышами, но-
жонками суча. В истории
лишь Он Всегда существовал
невидим между нами».
Или:
«Печать Твоя на моих устах,
В ладонях и в сердце горящем.
Душа моя отнюдь не проста…
И рай ли она обрящет?»
Подлинно, смех сквозь слезы. Только если смешными кажутся выражения томления любви или напыщенность – тут скажется обычная, личная неудача поэта, но когда в нелепом виде окажется представленном духовное стремление – псевдопоэзия может обернуться хулою на Святого Духа. Очень плохо, когда человек позволяет себе фамильярность по отношению к святыне:
«И кость, и плоть, и волосы – мои,
О Боже мой, Собою напои!»
Или:
«Как посуху, гребнем пенным,
Под Ним я с тех пор цвету.
Мне не быть средь первых первой,
Ведь выбрала я пяту».
Да! Творчество жестоко к слабому. И почему-то этого никак не хотят признать многие пишущие. Они превращают любые серьезные настроения в фальшь, празднословие и делают так вовсе не потому, что их переживания таковы, а просто от нехватки таланта. Бесталанная, бездарная поэзия отталкивает. И ладно бы, отталкивала она от себя самой, но она иной раз представляет в нелепом виде православную веру. Вот где опасность!
Пример:
«В светлый храм я зайду,
Постою у иконы.
Кто же сможет меня
В этом мире понять?
Божья Мать поглядит на меня
Отрешенно…»
Здесь в наличии небрежное, безответственное отношение к слову. Все это вытекает в явное хуление. Конечно (и хотелось бы думать), помимо воли автора. Небрежность? Но ведь стоило потратить минуту, открыть (элементарно) словарь Ожегова:
Отрешенный, — ая, — ое; ён (книжн.), отчужденный, погруженный в себя…
Отрешить… отстранить, отлучить.
Отрешиться… отстраниться, отказаться.
Великий и могучий русский язык ошибок и небрежностей не прощает. Не надо с ним шутить. А выходит, по словам автора, Богородица «смотрит отрешенно», то бишь отстраняется от нас, отказывается. А ведь это страшно. И какой получается навет, наговор (Господи, прости) на Саму Пречистую, которая истинно плачет о нас постоянно, которая и спасает нас «из века в век». Да и сама Россия давно погибла бы без великой помощи Владычицы нашей.
Другой пример:
«…словно елка в иголках
Весь в грехах на пригорке стою…»
Прекрасно понимаю автора, которому хотелось (как представляется) показать через образ и «колючесть» греха и стыд за него: как елка у всех на виду и т. д. Однако стоит согласиться, что образ вышел довольно-таки комический. Но, если шутки в сторону, грех-то – дело серьезное.
Тут не до шуток. А по существу автор, сам того не ведая, сводит на смех и шутовство великое делание – труд по спасению души. Чем же человек спасается? Конечно, добрыми поступками, трудничеством, послушанием, смирением и молитвами. Тут шутки-прибаутки, самомнение и гордыня – гибель. Все это и раньше сколько-нибудь значащие поэты понимали и предостерегали. Нам же и до сей поры все нипочем. Вот и получается, что хоть и желание есть делать доброе, а делается злое. Ведь высмеять святую борьбу с грехом, не злое ли?
Здесь стоит вспомнить слова некогда сказанные Зинаидой Гиппиус, что подлинный стих по своему значению и звучанию восходит к молитве. Даже Гиппиус не дерзнула молвить: «становится ей», а лишь «восходит», поскольку слишком чувствовала это. И действительно, кто смог бы сказать, к примеру, относительно таких строк: Богородице Дево, радуйся, Благодатная Марие, Господь с Тобою…, что достиг их уровня в своих творениях? Никто. Поэтому-то нам остается твердо помнить о своих слабостях и немощах и уповать в своих со-творческих поисках лишь на спасительную помощь Господа.
Борис Селезнев,
поэт, член СП России
При цитировании ссылка (гиперссылка) на сайт Нижегородской епархии обязательна.