Разговор по-русски

В последнем номере этого года мы предлагаем вниманию читателей интервью с Игорем Растеряевым, о творчестве которого „Нижегородские епархиальные ведомости“ уже не раз писали. Мы побеседовали с артистом на темы, которые волнуют многих жителей нашей страны и переполняют его творчество. Которые волновали русских людей на протяжении столетий и, без сомнения, будут волновать всегда, — о вере в Бога, судьбах России и ее миссии в мире, о боговдохновенной природе творчества и многом другом.

— Игорь, вы рифмуете в своих песнях „дорога — Бога“. А как вы относитесь к религиозной стороне жизни, в том числе исходя из традиций казаков, к которым вы себя причисляете? Кто и что для вас — Бог?

— К религиозной стороне жизни я отношусь резко положительно, особенно в последнее время. Сам я, мои мама и папа — люди мирские, а вот младшая сестра с мужем — воцерковленные. Причем на самом серьезном уровне, даже в среду и пятницу постятся.
Однажды к сестре пришли подруги — тоже, соответственно, воцерковленные девушки. И вот мы сидим на кухне, пьем чай, и я постепенно понимаю, что впервые оказался в таком благообразном обществе. Стал с ними разговаривать на религиозные темы, в частности — о других религиях, о реинкарнации, о том, что Бог один на всех…
А потом спросил у юной девушки Ирины, как она относится к разводам. Она сказала — отрицательно. Тогда я спросил: „А если люди сошлись не подумавши, что ж им — годами лютовать? И эта девочка мне говорит вдруг: „А я вообще считаю, что смысл брака, в конечном итоге, не в счастье для человека, а в рождении большого количества детей, в их православном воспитании и смирении“. Я просто онемел…
Эта девочка одной фразой, одним своим существованием отменила все попытки НАТОвских провокаторов сделать из ее души потребительскую корзину. И такая сила была за ней, так она была спокойна, и достойна, и некичливо естественна в своей вере, что я просто от души восхитился ею, и мне стало спокойно за православную веру. Потому что я воочию увидел, что вера эта продолжает жить в сердцах людей, которые, кстати, намного младше меня.
Родители после этого тоже меня спросили, как я отношусь к неожиданному воцерковлению сестры, не перегиб ли это, не фанатизм ли. А я отлично отношусь — даже со всеми перегибами. Потому что на сегодняшний день на нашу Родину навалился такой гнет пошлости и бездуховности, что, возможно, единственным противовесом может служить только Церковь. Единственное, что может противостоять центральному телевидению, — это девочка Ира, которая считает, что человек на земле не обязательно живет для счастья.
Вы посмотрите, что у нас происходит за городами, — огромные территории уже „зачищены“ от коренного местного населения, как будто подготовлены для какого-то иноземного вторжения. Всех сгоняют в города, чтобы земли своей не чувствовали люди, хозяевами себя на ней не ощущали. Чтобы сидели в бетонных клетках и слушали зомбирующую информацию про карьеру и личностное развитие. Кто может этому противостоять сегодня?
По-моему, только девочка Ира, которая мечтает о многодетной семье. И чем больше у нас таких девочек будет, тем больше шансов жить. А то мы просто исчезнем. Без какой-либо войны нас заселят всякие ребята, и в один прекрасный день просто некому будет ничего возразить.
Сам же я, повторюсь, человек сугубо мирской. А коль разговор зашел о казаках, то скажу так. Казаки присягу принимать не хотели не только потому, что не хотели волю терять. Хотя, конечно, если честно, то, по-моему, только поэтому. Но считали примерно так: мы людей убиваем, наша жизнь — война и набеги, мы грешные люди — нам негоже святой крест целовать, значит. То есть люди, за спинами которых окрепла православная вера, считали себя недостойными целовать крест. Это ж какого благородства люди были, я сейчас думаю.
А в церкви стояли — и шашки из ножен чуть вынимали, чтоб клинок слушал праведное слово. Вот и я как-то так всю жизнь — чуть в стороне от воцерковления, все больше так, напрямую с Богом общался, хотя меня, конечно, мои верующие родственники за это порицают. Но у каждого своя дорога — у одних в церкви, у других на мирском поприще.
Что до рифмы „дорога — Бога“, то были и другие варианты, могло бы быть „главная защита и подмога — русская дорога“, например. Просто „дорога — Бога“ больше понравилось.

— Отталкиваясь от давних споров западников и славянофилов и опираясь на свой опыт человека, живущего в двух культурах — города и деревни, — как вы ощущаете Россию? 

— Да как я ощущаю… Вышибают деревню нашу. Недавно ехал по степи из Раковки на хутор Растеряев, точнее — на место, где он был (мы там с родней два креста поставили в память о нем: это наш родовой хутор, где несколько веков жили наши предки). Верите — нет, слезами обмывался, никого не стесняясь, ибо некого там уже стесняться.
На хуторе Кашулин три двора, на Зеленовском — семь. Поговорил с фермером, который с Фролово приехал работать туда — фермерить. „Я, — говорит, — иностранных тракторов купил, они все сами делают, а наша задача в идеале — втроем все площади обрабатывать на этих машинах“. То есть уже сейчас человек-землепашец в России строит свою работу в расчете на отсутствие помощников, как будто он не в центре огромной державы, а на луне или в Антарктиде.

— Что вам помогает устоять против искушений тщеславием, сребролюбием, гордыней? Неужели просто русская лень? 

— Вот все почему-то думают, что я себя после „Комбайнеров“ таким сильным почувствовал. А я себя, наоборот, очень слабым ощутил. Потому что мне как никому было совершенно понятно, что без вмешательства свыше так не бывает. Что все сделал Бог. Все совпадения, все случайности, все продолжения этой истории, все мысли и мелодии, строчки — они же откуда-то берутся, кто-то же их дает. Поэтому я свои личные заслуги не склонен возвеличивать.

— Сравнивая жизнь молодежи в столицах и на хуторах, вы можете сказать, что это один народ с одной Родиной и историей? 

— Конечно. Особенно если учесть, что у большинства горожан корни деревенские, так или иначе. Хотя бы частично.

— Есть мнение, что с утратой памяти о Великой Отечественной войне исчезнет и единство духа русской нации. Как вы к этому относитесь? 

— Не разделяю таких мнений. Неужели единство духа должно все время крепиться жуткими трагедиями? Я бы, например, хотел, чтобы единство нации крепила какая-нибудь очень мирная идея. Нормальная человеческая жизнь.

— В последние годы в России участились межэтнические конфликты, по сути своей криминальные (иногда — социальные). Напряжение в обществе растет, ксенофобия тоже. Вы как человек, который знает изнутри жизнь российского юга, где исторически перемешаны представители разных этносов, в чем видите причины этих конфликтов? 

— Не так давно я был на гастролях в Георгиевске, это Ставропольский край. Перед концертом устроителей вызвали в соответствующие органы и спросили: „Что это еще за „Русская дорога“? Что вы там собрались делать? Почему русская? Это что, нацистское сборище какое-то? Кто такой этот Растеряев? Он что, фашист?“ Организаторам пришлось оправдываться, что-то органам объяснять… И это, заметьте, даже не в кавказской республике, это на Ставрополье такой разговор был! В России-матушке, фигурально выражаясь. Едем по Георгиевску, идет День молодежи на площади. Русская, кстати, все молодежь. Спонсор — пивная компания, все с какими-то банками, бутылками. Организаторы говорят: „Если бы у национальных диаспор только намек на это был, да с этими пивными товарищами знаешь что было бы!“ Много чего порассказали…
На русского выделяют 4 тысячи рублей из бюджета, на кавказца около 50 тысяч. Плюс коммуналку они не платят. Все при этом законно, все одобрено сверху. Чего после этого удивляться-то? Кто себя должен чувствовать хозяином? Кто в итоге выиграл? Кто проиграл? Кто кому платит контрибуцию? Так что удивляться не надо. Какие настроения еще могут быть?

— Вы оказались современным певцом России, русского мира с его трагедиями и озарениями. В чем для вас тайна русской души, русской судьбы? И что для вас Россия?

— В прошедшем сентябре я и мой друг Леша Ляхов ходили на рыбалку. Погода была прохладная, а мы еще и подпростыли. И тогда мы надели водонепроницаемые комбинезоны, чтоб было не холодно в воде находиться. И вот мы шли по лесу в этих комбинезонах, а когда дошли до речки, сняли их и полезли в воду просто так. Потом вылезли, высохли, опять надели водонепроницаемые комбинезоны и пошли по лесу домой. Вот Россия — это где-то здесь.

— Загадочный тактический прием из «Русской дороги» — это поэтическое озарение или старинная казачья мудрость?

— Это так придумалось. Сначала была мысль, а потом пошли всякие фонетические варианты. В итоге фраза звучит так.

— Раньше писали музыку и стихи в кабинетах или на природе. Вы говорите, что ваши мелодии часто рождаются в дороге, во время езды на машине. Ваша муза любит шум дороги и города?

— Да нет. Просто едешь и поешь всякую чушь, всякую тарабарщину — голова отключается, контроля никакого, ты ж один в кабине. Видимо, музыка любит в чуши жить. А бывает, просто сел и сыграл новую музыку. Просто так — без подготовки взял гармонь и сыграл. От начала и до конца. А откуда берется — не знаю. Со стихами гораздо сложнее. Это действительно тяжело.

— Всегда ли вы чувствуете, что рождается настоящая песня, или приходится «отбраковывать» материал?

— Если мелодия нравится — это первый показатель. Если на нее чувствуешь тему — второй. Если на эмоции выскочили две-три концовки куплета или слово какое-нибудь правильное — третий. Потом примерно прикидываешь план песни — чтобы не утонуть в переживаниях и красивостях, а так, попроще, о чем мысль-то будет, о чем сказать хочешь конкретно. А потом начинается работа над текстом. И вот это действительно сложно.

— В конце ХХ века в России было много самобытных рок-групп и исполнителей, масштаб дарования которых до сих пор не превзойден. В чем вы видите причину дефицита таких талантов сегодня? 

— Дети мало гуляют во дворах, мало опыта необычного у них. С пеленок все общее — компьютер, Интернет, шоколадные батончики. Что неожиданного, нестандартного может рассказать один цыпленок из инкубатора другому цыпленку из инкубатора? Событий мало. Осведомленность большая, а знаний нет. Телевизор и социум диктуют одинаковые и агрессивные критерии успеха и нормы. Формат — с младенчества.
То, что не влезает в формат и трудно при этом для переваривания собственным мозгом, на всякий случай воспринимается как прикол. Инфантильность кругом потому что. Вы даже сравните молодежные культуры тех лет и современные — люберы, рокеры, дворовые рэпперы, металлисты, алисоманы против эмо и готов, сравните темпераменты.
Жизни-то многие не видели настоящей — все в компьютере выросли. И темперамент на уровне севшего мобильника. Наверное, поэтому. Хотя я вместе с тем уверен, что сейчас дети умнее, чем я, например, и толковее. И очень много они еще наворотят — уж не сомневайтесь. Поэтому дефицита никакого не будет. И сегодняшний день нужно не сейчас оценивать.

— Что вас вдохновило на создание такой очень церковной по тематике песни, как „Звонарь“?

— Вначале, как всегда, была мелодия. Притом придумалась она внезапно — в антракте эстрадной программы в театре „БУФФ“, где я служу. Кругом полуобнаженные балерины, парни в блестящих жилетках — в общем, ничего церковного. А мелодия раз — и появилась в голове. Видимо, мелодиям все равно, когда появляться.
И я быстренько взял у коллеги мобильник и напел эту мелодию на диктофон, а потом забыл про нее вообще на полгода. А позже вспомнил, что записывал, и попросил товарища включить. Вначале я думал, что это музыка для симфонического оркестра. А потом подобрал ее на гармошке и понял, что песня — про мечту.
Когда меня спрашивают, кем бы я стал, если б в артисты не пошел, я всегда говорю, что две профессии мне еще нравятся: звонарь и ловец карманников. Так что про себя писал, получается. Не могу сказать, что песня очень церковная. Она скорее лирично-обобщающая, что ли. И еще понял сразу, что там должна петь девочка. А текст писался года полтора — вообще самая тяжелая песня этот „Звонарь“. И самая нехарактерная, что ли, для меня пока.

— Наступает Рождество Христово. Какие чувства вызывает у вас этот праздник? 

— Если честно, праздник Рождества у меня особых чувств не вызывает, потому что я, как и все советские дети, никогда его не отмечал. К тому же Рождество идет за новогодними праздниками, и на этом фоне как бы теряется. В детстве мы ходили в Раковке христославить по домам: пели колядки, а конфеты и денежки кидали в большой красный мешок. Но это просто ассоциации детства — скорее прогулочные, но уж точно не религиозные. 
А вот Пасху у нас в семье (да и во всей стране) отмечали всегда. Поэтому для меня это большой праздник. Помню, как-то на Пасху мы ехали к прабабушке в метро, и у меня пошла кровь из носа. Мне лет шесть было. На станции «Гражданский проспект» меня вынесли из вагона и вызвали «скорую». Помню, врач пытался остановить кровь и  приговаривал: «Держись, казак, атаманом будешь».А я  все думал: «А откуда он знает, что я  казак?»
Иногда думаю: почему советские люди Пасху отмечали всегда? Cамое главное, наверное, в эффектности обрядов — печь специальные куличи, красить яйца, биться ими, христосоваться, смотреть на крестный ход… Все эти вещи эффектны, пышны, красивы и символичны, поэтому очень важны для нашего народа, очень вписываются в представление о том, как правильно и хорошо.
Это понимаешь за границей, когда заходишь в какой-нибудь костел. Там все чинно, благородно, тихо, торжественно и скупо. И никакого, заметьте, надрыва. А в убранстве наших храмов есть что-то от свадебного стола — и в позолоте, и в иконах, и в иконостасах, во всех обрядах. Если уж молиться, так не сидя, а лбом об пол, поэтому и юродивые у нас так ценятся. Очень мы, видимо, театральный народ. Любим внешние факторы, глубокие чувства. По одежке встречают не поэтому ли?..
Поздравляю всех с Рождеством Христовым! Желаю, чтобы с каждым последующим поколением этот праздник становился все более значимым. Всем — добра и Божьего присутствия!

Беседовала Светлана Высоцкая.